.... И повторится всё как встарь: 
Ночь, ледяная рябь канала
Аптека, улица, фонарь. 

А. Блок

Вместо предисловия

Л. Н. Гумилев, историк: «Ну какой же я интеллигент – у меня профессия есть, и я Родину люблю!»

Георгий Федотов, философ: «Интеллигенция – это специфическая группа, объединяемая идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей».

Н. Бердяев, философ: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр».

А. П. Чехов, писатель: «Что делала наша интеллигентская мысль последние полвека? Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь:» Все на улицу! «Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома – грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ – да оно и легче, и занятнее, чем черная работа дома».

******** ******** ********

Термин «интеллигенция» используется во многих языках и относится он к группе умных и образованных людей, которые подвергают политику и общество фундаментальной критике.

Понятие интеллигент в русском языке обычно обозначает интеллектуала, мыслителя. А «интеллигентная общность» – это, в первую очередь, те, кто занят критикой власти и общественного строя.

В России сия страта появилась в 1860-х годах и служила концептуальной и теоретической поддержкой революционному движению. А само понятие «интеллигенция, интеллектуал» ввел в российский обиход, обрусевший трансильванский немец Иван Григорьевич Шварц (Йохан Георг Шварц), профессор эстетики Московского университета, оккультист, теософ и масон «высокого градуса».

Шварц определял «интеллектуала», как «человека возвышенного положения, имеющего сущность ума, свободную от земной, скоропортящейся материи, вечно и незаметно способную воздействовать на все вещи». Через чтение ярких лекций и написание многочисленных текстов, Шварц «поручил» русской аристократии миссию по созданию рая на земле, под руководством особого класса мыслителей, посвященных в тайны оккультизма.

Термин «интеллигент» впервые был «продвинут» писателем и журналистом Петром Боборыкиным, который использовал его для описания своего собственного чувства «ухода от мелких провинциальных забот», после возвращения в Нижний Новгород из Тарту – «самого свободного университета в Российской империи».

Ремарка:Вообще-то диалектное «боборыкать» означает «болтать», так что в случае с журналистом Боборыкиным, фамилия полностью объясняет суть его статей, рассказов, повестей.

В Российской империи широкое использование слова интеллект совпадает с первым неаристократическим, но получившим хорошее образование, «слоем» влиятельных литературных и социальных критиков 60-х годов 19 века. Самый выдающийся представитель этой страты Дмитрий Писарев утверждал, что интеллект является «движущей силой истории» и что исторический путь «отмечен уровнем теоретического развития интеллекта».

Хотя русская интеллигенция, как отдельный социальный класс не появлялась до середины 19-го века, моментом зарождения ее можно считать век 18. И тут нужно отдать должное реформам Петра Первого, которые положили начало процессу секуляризации (отъем церковного имущества в пользу государства) в повседневной жизни и культуре. Император поставил церковную администрацию под свой прямой контроль, освободив место патриарха и передав руководство церковью Священному Синоду, полностью подчиненному монарху. Этот шаг положил начало колебаниям между молчаливым сотрудничеством и открытой оппозицией церкви государству.

В целом, хоть петровские реформы и были радикальными, но касались они технологического совершенствования страны. Бороды он, конечно, рубил, но фактически, веры и традиций – не касался. В Ассамблею, конечно, следовало являться в том, в чем государь прикажет, и вести себя соответственно. Зато дома, в своем наделе – что хочешь, то и носи, как хочешь, так себя веди и т. д.

Настоящие перемены произошли несколько десятилетий спустя, под властью Екатерины Великой, чья образованность, вкус и проводимая политика со временем сделали разрыв между дворянством и народом почти непреодолимым. Очарованная Фенелоном, Монтескье и, наконец, Вольтером, она буквально обожала все проявления французского Просвещения. Именно Екатерина сделала французский язык, практически, языком государственным. Следом за языком, русская аристократия впитала и французскую культуру и навсегда отрезала себя не только от русского крестьянства, но и от значительного немецкого и еврейского купеческого класса. Санкт-Петербург начал жить жизнью великолепных балов, литературных вечеров и философских дискуссий, в то время как огромные просторы остальной страны все еще пребывали в грязи, неграмотности и безнадежной бедности.

Решающим шагом для судьбы России стал отказ императрицы включить дворянство в государственную администрацию, как мудро советовал ей глава российской дипломатии и политический советник граф Никита Панин. Этот шаг дал землевладельцам неограниченную власть над своими крепостными и освобождение от воинской повинности. И одновременно, вся высшая аристократия оказалась отстраненной от участия в государственных делах – а то ведь, того и гляди очередную интригу или хуже того, заговор, затеют. Могут еще и указывать приняться, как ей, самодержице, править. Судить да рядить примутся, что правильно, а что нет… «Так что пусть дома сидят, обойдемся».

Решение Екатерины сделало знать абсолютно праздной.

А безделье, как известно, делает людей либо ленивыми и вялыми или фанатично мотивированными на реализацию своих навязчивых, маниакальных идей. И вот тут-то российское дворянство, отрезанное от традиций и значимых усилий, начало интересоваться изменением общественного строя. Затем дворянские мыслители стали все чаще думать о всеобъемлющих реформах, основанных на абстрактных, рациональных основаниях, а не о постепенных изменениях, основанных на конкретных условиях и национальных обычаях.

Первым критиком царского самодержавия стал Александр Радищев. В его самой известной работе – «Путешествие из Санкт-Петербурга в Москву» – описана бесчеловечность крепостного права и бесчувственность царского режима.

Радищев был немедленно арестован после публикации этой книги. Сначала его приговорили к смертной казни, затем сослали в Сибирь, где он провел шесть лет. Именно Радищев считается пионером радикальной литературы 19 века, а заодно тем, кто помог спровоцировать заговор и восстание против императора в 1825 году.

После казни зачинщиков декабрьского восстания и каторги с Сибирью для остальных причастных, российские интеллектуалы немного присмирели и предпочли выражать свои взгляды на страницах разного рода литературных журналов.

«Свежую струю» в застоявшийся, и начинающий покрываться паутиной, литературный оппозиционный «салон» привнёс Белинский. Он отождествлял религиозную традицию с угнетением: «в словах Бог и религия я вижу только тьму, тьму, цепи и кнут» – откровенничал он в своих текстах. А в письмах, он весьма откровенно выражал крайне радикальную, граничащую с экстремизмом, политическую позицию.

Наряду с Герценом, Белинский был западником и, как и его сторонники, пропагандировал рационализм, либерализм и модернизацию по западному образцу.

Славянофилы, народники, из той же интеллектуальной страты, подчеркивали первенство традиции, православного христианства и единство всех славян. А еще славянофилы были государственниками – поддерживали царскую власть и ратовали за сильное государство.

Относительно западников и славянофилов хорошо сказал Герцен – «противники, как двуликий Янус смотрели в разные стороны, когда же сердце их билось как единое целое». Но вскоре разница между либералами и консерваторами стала столь велика, что оказалась уже непреодолимой.

Примерно в тот же период, когда шел процесс расхождения западников и славянофилов, Чарльз Дарвин осчастливил мир теорией эволюции. Гегель поведал о двух противоборствующих силах, конфликт которых дает тезис и его антитезу – синтез или создание нового типа социальных отношений. А то, что управляет этим процессом – есть дух.

Интеллектуалы связали две теории и решили, что существует эволюционная неизбежность, которая приведет к тому, что в какой-то момент изменения произойдут естественным путем, сами собой. Тем и утешились.

И все бы, может и обошлось, но тут друг Гегеля Йозеф Шеллинг, покоривший сердца склонных к мистике российских интеллектуалов своим учением об органическом единстве всей природы и наличием «души мира», окрыленный популярностью заявил о том, что России «предопределена великая судьба, потому что она никогда до конца не проявляла своей огромной силы».

И ой, что началось. Станкевич, ярый последователь Хомякова (славянофил), заявляет – Я не хочу жить в мире, где я не найду счастья в Гегеле! Революционный анархист Бакунин воспринимает работы Гегеля, как религию. К Бакунину присоединяется Герцен, и они убедили друг друга в том, что революционный вызов существующему устройству исторически неизбежен. Подобную же идею выдвинул и Огюст Конт.

Теория Конта о том, что все должно перейти от начальной, теологической стадии, через метафизическую к «позитивной» или научной, стала популярной среди народников. Так российские популисты нашли рациональную основу для своего материалистического мировоззрения.

После освобождения крепостных в 1861 году последовало некоторое, пусть незначительное, но выравнивание социальных классов – появились разночинцы и теперь не все представители интеллигенции стали принадлежать к дворянству. Целью разночинцев стало изменение устаревшей политической и социальной системы, основанной на наследственном богатстве и положении в обществе.

Интеллигенцией стали называть круг людей со схожими представлениями и задачей, внести вклад в отмену монархии, традиционной религии и создать новое общество, основанное на науке, справедливости и прогрессивных ценностях.

И вот здесь случился серьезный идеологический конфликт поколений, поскольку новая, пореформенная интеллигенция обрела такие черты, как эгоизм, цинизм, неуважение к авторитетам и устаревшим ценностям. «Мы основываем свое поведение на том, что считаем полезным. В наши дни самое полезное, что мы можем сделать, это отбросить, и поэтому мы отвергаем» – эти слова вложил в уста своего героя – нигилиста Евгения Базарова – Тургенев.

Роман «Отцы и дети» был написан, что называется «с натуры» и действительно, молодое поколение отвергало практически всё. А на поколение своих предшественников смотрело с презрением и пренебрежением. Роман этот многим не нравился, но молодыми интеллектуалами был встречен «на ура». Писарев даже представлял Базарова, как «нового человека» – воплощение прагматизма и самоосвобождения. Вот в идее самоосвобождения и обрели российские интеллектуалы либерализм, который породил безграничное желание уничтожить существующее общество.

Так в своем программном романе «Что делать?» литературный критик и революционный теоретик Чернышевский наметил план политического переворота. Он указывает на обязанность интеллектуала воспитывать и вести русский рабочий класс к социализму, минуя стадию капитализма. А еще Чернышевский, ратовавший за независимость и свободу женщин, считается одним из идеологов феминизма.

«Идите в народ, там ваша сцена, ваша жизнь и Ваша наука. Узнайте у людей, как служить им и как лучше всего выполнять их работу!»  – воскликнул Бакунин. Николай Чайковский – «дед русской революции» и один из инициаторов «хождения в народ» считал крестьян «социалистами, которых просто нужно разбудить». Так аристократы, вместе со студентами-разночинцами и членами различных социалистических и революционных объединений, массово шли по деревням и сёлам. Переходя от двора к двору, от деревни к деревне, тысячи молодых интеллектуалов, одетых в отрепья, пытались убедить крестьян в том, что «царя над собой больше нельзя терпеть» .

Однако российский крестьянин – мужик кондовый – и на все рассказы о «светлом будущем» реагировал как на сказку. Развлечений-то в деревнях немного, когда еще на ярмарку выберешься, да на балаган полушку отжалеешь, чтобы «представлению какую поглядеть». А тут бесплатно сказками развлекают.

Обязательное православное христианство, густо замешенное на языческих традициях, глубоко укоренилось в крестьянском бытии, а потому царь для них был - батюшкой. А кто ж супротив батюшки попрёт?

Потребуется еще несколько десятилетий настойчивой пропаганды, чтобы частично изменить это убеждение в российском крестьянстве.

Спустя несколько лет движение «Народников» потерпело фиаско. Около 4000 участников и сторонников «ухода в народ» были арестованы и приговорены к тюремному заключению или каторге. О многих таких хожденцах, властям сообщали сами крестьяне.

После провала сего великого начинания популистское движение в России разделилось на три ветви: революционную, либеральную и анархическую.

Часть интеллигенции, а значит – революционеров – встала на сторону диалектического материализма, либо с верой в постепенную эволюцию к социализму и бесклассовому обществу, либо в необходимость насильственных потрясений. Остальная часть интеллигенции отказалась от немедленной озабоченности политикой, но не перестала верить в скорую трансформацию общества.

Большая часть философов, писателей и художников, приступили к фантазиям о грядущем космическом единстве. Некоторые интеллигенты, такие как Сергей Булгаков и Павел Флоренский, присоединились к Русской православной церкви, хотя и продолжали продвигать идеи, которые больше подходили экзистенциальным философам и писателям, чем рукоположенным священникам и православным богословам. Гораздо большее число интеллектуалов, к которому принадлежали Николай Бердяев, Семен Франк, Лев Шестов, Василий Розанов и другие, которые теперь известны как «искатели Бога», отдались движению, кое Булгаков назвал «от марксизма к идеализму».

Ремарка:
Озабоченные мистикой и оккультизмом, русские интеллектуалы, в начале 20-х годов, были «погружены на философский пароход» (там и паровозы были философские) и выдворены за пределы молодой советской республики.Они, те самые, кто на протяжении пары веков обсуждали идейное направление развития страны, организовывали митинги, вели дискуссии на самые разнообразные темы и всеми силами просвещали отсталый народ… и за пределы страны? И слушать их никакой комиссар, солдатик, матрос, крестьянин, рабочий – не стал. Да и более того, уж и сами эти «от сохи, станка, винтовки, паровой машины» учить интеллектуалов-мыслителей принялись. – Обида была колоссальной. Впрочем, всё это будет позднее. А пока…

Собрания религиозно-философского общества, организованные литературоведом и писателем Дмитрием Мережковским и его женой, поэтессой Зинаидой Гиппиус, были направлены на «преодоление идейно-нравственного кризиса и стимулирование религиозного и социального возрождения в России посредством диалога интеллигенции и Православной Церкви». Главным стремлением Мережковского, Розанова и некоторых других философов было слияние телесности и сексуальности человека с христианским учением о явлении Святого Духа в мире.

В Российской империи не было ни одного интеллектуала, который не приветствовал бы Февральскую революцию 1917 года с большим энтузиазмом, и очень мало было тех, кто не был разочарован и противился бы приходу большевиков к власти в октябре того же года.

Когда интеллигенция поняла, что Россия рушится, огромное количество людей идейных и больших интеллектуалов стали релокантами – перебрались в Югославию, Чехословакию, Германию, Францию или США, где они всю оставшуюся жизнь надеялись победить коммунистов и вернуться на родину, которую сами же и уничтожили.

По большому счету, в той российской интеллигенции было одно хорошее качество – крепки задним умом. Большинство из них чувствовали угрызения совести за свой вклад в свержение императора и приход к власти «безбожных» красных разрушителей.



В настоящее время, в России, осталось совсем немного людей, – известные 2% – которые бы сомневались в том, что Европа и США полностью солидарны с Украиной в отношении русофобии. Я даже не стану говорить о том, кто эту русофобию развязал, поскольку это сравни дискуссии о «первородстве» яйца или курицы. Необходимо и достаточно знать, что русофобия процветает, как на Украине, так и в западноевропейских странах и США. Причем, русофобия столь велика, что, пожалуй, уже перешагнула границы нацизма и выходит на «позиции» геноцида российского народа. Не стоит обольщаться термином «русофобия» – ненависть Украины и Запада относится ко всем народам России, не только к русским. 

О том, что являет собой немецкий и украинский нацизм – это мы еще со времен Великой Отечественной знаем. А вот с нацистскими девиациями цивилизованных, просвещенных, европейских стран – мы мало знакомы: ну знаем про колониализм и работорговлю, саркастически повторяем фразу Киплинга о «бремени белого человека». Немножко знаем, о том, что еще в конце пятидесятых годов двадцатого века в Бельгии, например, существовали и пользовались популярностью «Человеческие зоопарки». И мы прекрасно знаем, что любой европеец, буди, зайдет разговор на тему колониализма, сразу скажет, что «вы не понимаете – не все так однозначно – это же другое».

Да и мы, к вопросу европейского колониализма, относимся «спустя рукава». Дескать, ну да, грешна была Европа, англичане расстреливали из пушек сипаев, бельгийцы устроили геноцид в Конго – да и то не бельгийцы, а только их король. Так вот, считая колониализм «грехом Европы» мы глубоко заблуждаемся. 

Колониализм – это изобретение европейцев и часть их культурного целого. Он неотделим от европейского менталитета, это один из архетипов их сознания. 

Западная Европа, вслух и вовне признавая неправомочность колониализма, внутри своего общества вспоминает его с ностальгией и энтузиазмом. Для европейцев колонизатор – это отважный авантюрист, герой, который непременно вызывает симпатии в людях. Британцы, например, говорят о резне в Пенджабе, не потому, что там за один день было убито около тысячи индийцев, а потому что, это событие повлияло на их желание и волю править миром. 

Если в середине двадцатого века в Британии был период, когда о колониализме говорили ради того, чтобы «отдать дань триумфу над ним», то уже в конце двадцатого века и в настоящее время, все «нехорошие» упоминания «этого явления» вымарываются из биографий «великих людей». Нынче, пожалуй, ни один англичанин, включая элиты и сильных мира сего, не знает, что обожаемый ими Уинстон Черчилль был бесчеловечен в отношении индийцев. Он отказывался направлять в умирающую от голода страну гуманитарную помощь на том основании, что «индусы размножаются как кролики». А на утверждения о том, что народ там умирает от голода, он высокомерно отвечал: «Как же тогда Ганди еще не умер?» 

В Британии же, до сих пор студенты получают стипендию Сесила Родса – архитектора апартеида, организатора британской колониальной экспансии в Южной Африке, основателя «государства» Родезия (ныне Зимбабве), ярого расиста, утверждавшего, что «британцы – первая раса в мире!». 

Корни колониализма

Древние греки, финикийцы и римляне имели свои колонии, но колониализм в прямом смысле этого слова, развивается с Великими географическими открытиями Португалии и Испании. Вслед за португальцами и испанцами, целый ряд западноевропейских стран развивает и совершенствует это явление до такой степени, что ему удалось выжить в грубой и жестокой эксплуататорской форме вплоть до второй половины 20-го века. 

Долголетие португальской колониальной машины, продолжавшейся с завоевания Сеуты в 1415 году, до ухода из Макао в 1999 году и до 2002 года, когда Португалия признала независимость Восточного Тимора, никого не оставляет равнодушным. Но только мы об этом, собственно, ничего не знаем. Отношение Португалии к застигнутому врасплох коренному населению современной Бразилии осталось в тени гораздо более могущественной Испанской империи. 

Когда Педро Альварес Кабрал открыл берега Бразилии в 1500 году, такие племена, как тапуи и тупи, насчитывали около 2, 5 миллионов человек. Спустя сто лет их число стало в десять раз меньше. 

Аборигены внутренней Амазонии сопротивлялись захватчикам в течение длительного времени и их численность (с 1900 по 1957 г.) уменьшилась с миллиона до двухсот пятидесяти тысяч человек. Это лишь один из примеров, свидетельствующих о том, что власти недавно созданных латиноамериканских стран не имели никакого отношения к коренному населению по сравнению с португальцами или испанцами. 

Фактически, именно португальцы были пионерами рабовладельческой эксплуатации чернокожих. Они не только продавали африканских рабов (по оценкам, европейские колониальные державы в период колониализма перевезли через Атлантический океан около одиннадцати миллионов рабов), но и использовали их для своих собственных нужд. С начала 16-го века и на протяжении нескольких веков десять процентов населения Лиссабона составляли именно рабы. 

А уж о том, как отчаянно Португалия боролась за сохранение своих владений в Африке, свидетельствует тот факт, что во время Португальской колониальной войны (1961-1974) страна выделила 40% бюджета на военное финансирование. В результате, «под ружьё» встало около 145 000 португальцев; из них 50 000 человек погибли в Анголе, 60 000 – Мозамбике и 6 000 – в Гвинее-Бисао.

Испанская колониальная модель опиралась на дискриминацию по цвету кожи, – пигментократию – где происхождение и цвет кожи определяли социальный статус. Интересно то, что испанцы в своих колониях применяли то, что можно назвать «авторасизмом», потому что испанцы, которые не родились на земле материковой Испании (так называемые креолы) никогда не могли продвинуться на самую вершину социальной иерархии. Впрочем, что говорить о чужих и чуждых, когда к своим столь предвзятое отношение. Так мирная и духовная цивилизация таино на Карибских островах была стерта с лица земли всего за несколько десятилетий. Вся цивилизация – под корень. Число коренных жителей Мексики из-за убийств, изнурительного принудительного труда и болезней сократилось с 25 миллионов в 1518 году до 700 000 в начале 17 века. В целом, по оценкам, за 300 лет испанского правления на американских континентах число коренных жителей сократилось на девять из десяти.

Римско-католическая церковь никогда полностью не откровенничала относительно своего «мессианства» в колониальную эпоху. Папа Иоанн Павел Второй, в пятисотую годовщину открытия Колумбом Америки, находясь в Доминиканской Республике, принес извинения за «боль и страдания», которые Римско-Католическая церковь причинила индейцам на протяжении всей истории. Однако Папа Бенедикт XVI в 2007 году, в Бразилии, заявил, что «индейцы стремились стать христианами». Раскаяния за преступления и проступки Римско-католической церкви перед индейцами требовал папа Франциск, первый в истории папа латиноамериканец, во время визита в Боливию в 2015 году. 

Как известно, колониями владели не только испанцы с португальцами. Британцы, например, не только в колониальную эпоху имели самую большую империю в истории человечества, но и отличались надменными и жестокими методами подавления любого восстания местного населения в колониях. По крайней мере, когда речь идет об Индии, то отношения англичан к индийцам ничем не отличалось от отношения нацистов к повстанцам на завоеванных территориях. 

Не следует забывать, что с 1857 года Индия находилась под прямым правлением британской короны, и что любая история о возможном незнании о преступлениях, которые там совершались, крайне легковесна. Роза Люксембург утверждала, что британское правление в Индии потрясло основы общества не только потому, что оно эксплуатировало продуктивные способности коренных жителей, но и потому, что оно разрушало их общественную организацию, построенную за тысячи лет. Британские промышленные достижения, которыми мир до сих пор восхищается, были построены на «Империи смерти и ужаса» миллионов порабощенных народов.

Бельгийский колониализм – это тема, которая в Брюсселе… не популярна.

Брюссель, не забываем – это столица Европейского Союза и символ европейских ценностей, таких как свобода, права человека и демократия. 

Бельгия умело избегает всякого упоминания о своем колониализме, хотя по своей жестокости он равнялся с худшими преступлениями в истории человечества. Король Бельгии Леопольд II своим чрезвычайно жестоким и эксплуататорским правлением в Конго несет ответственность за гибель от шести до 20 миллионов туземцев, которые ради личной выгоды короля были заморены голодом и истощены тяжелым физическим трудом. Но нет статистики о том, сколько искалеченных оставило «правление» Леопольда. Там ведь за «невыполнение плана» руки рубили. Детям. 

/У нас тут всё про ГУЛАГ да кровавого тирана Сталина рассуждают разного рода «латынины, невзоровы и прочие уеханты». Да и в самой России обличителей сталинизма и Сталина более чем довольно. Ну вот вам… Сравнивайте/

О том, что в Руанде была страшная резня между народами хуту и тутси у нас более или менее известно. Но вот о том, что причиной раскола была расистская политика «тонких носов» проводимая бельгийцами – это уже табу. А там ведь такой «красивый» лозунг был – «вернем власть хуту ибо они истинные». А ведь все это происходило буквально на наших глазах – в 1994 году. 

/История про «мокшан – москалей» и щирых украинцев ничего никому не напоминает? Нет? Как там у нас першасортные и «истинные русские – это южнорусские» поживают? Хорошо? А присоединители России к  «настоящим русским территориям»   – спят здоровым, крепким сном, совесть не тревожит? Нет? /

О том, что Бельгия неохотно согласилась на независимость своих бывших колоний, говорится в докладе бельгийской Государственной комиссии за 2000 год, там, в том числе говорится, что Бельгия, с помощью ЦРУ, организовала убийство Патриса Лумумбы. 

А знаете, в чем самый цимес? Да в том, что под широко разрекламированный БЛМ, коленопреклонение и прочие телодвижения, Королевский музей Центральной Африки в Тервюрене по-прежнему превозносит превосходство европейской культуры над первобытными африканскими аборигенами.

Немецкие колониальные предприятия на африканском континенте были увертюрой к тому, что должно было произойти во время правления Адольфа Гитлера. Германская Восточная Африка (современные Бурунди, Руанда и Танзания) в начале 20-го века начитывала около 400 000 рабов, а в военный период немцы убили от 80 000 до 100 000 африканцев, из-за голода и нищеты погибло еще около 300 000 человек. И всё, закончилось коренное население на этом. Выжили, буквально, единицы. 

На территории Германской Юго-Западной Африки (современная Намибия) восстание народов гереро и нама (1904-1907) закончилось настоящим геноцидом против них: как водится, мужчин безжалостно убивали, а женщин и детей заключали в концлагеря, где командующий немецкими воинскими частями Лотар фон Трота заявлял, что, применяя идею «борьбы рас», «истребляет мятежные племена потоками крови и потоками денег».

Сон Рихарда Вагнера, по которому в далекой молодой Германии на новых континентах должно было быть создано нечто совершенно противоположное испанской поповской бойне в Новом Свете, или неустанной английской погоне за сокровищами, превратился в худший кошмар.

Голландия… Ох уж эта Голландия – передовая страна, причем передовая во всём. Именно Голландия была на переднем крае работорговли и практики рабства на протяжении веков. Так только в Суринам в период между 17 и 19 веками было завезено 213 тысяч рабов. Эта страна гораздо больше, чем другие, была строго утилитарно ориентирована на извлечение прибыли из колоний, без чрезмерного желания создать в них упорядоченный политический или социальный порядок. В Нидерландах тоже существовал «золотой век поэзии» и тамошний «Пушкин» – Йост ван ден Вондел (17 век) – писал: «Куда бы ни привела нас прибыль, к каждому морю и к берегу каждому, любовь к прибыли – это то, что ведет нас к широкому святому лугу» (не дословно).

Историк Мохтар Любис – индонезийский публицист, общественный деятель, объясняет, что голландцы, движимые жадностью, принесли в Индонезию разрушение и смерть всему, что встречалось на их пути, «как если бы они были одержимы», игнорируя до крайности индонезийскую культуру, достоинство и чувство чести. Голландская одержимость Индонезией и «немыслимость Голландии без Индонезии» проявились в конце 1940-х годов, когда она отчаянно боролась за сохранение упомянутого пространства под своим контролем. Хотя ей это не удалось, голландцы оставили после себя 150 000 погибших и бесчисленное количество случаев пыток и изнасилований только в индонезийской войне за независимость. Все упомянутое, однако, не посягает на все еще заветный сегодня идеал голландского человека, который – по Гуго Гроция (1583-1645, философ, апологет христианства, драматург и поэт), – прост, трудолюбив, богобоязнен и обращен к торговле, праву и закону.

Особенно трагедийной была судьба колониального Гаити. Эта карибская страна, расположенная в западной части Испанских островов, была одной из первых, что подверглись нападению испанских конкистадоров, которые уничтожили там туземцев, и впоследствии были вынуждены привозить африканских рабов в качестве рабочей силы на плантации. Предки сегодняшних гаитян не только должны были выполнять самую тяжелую работу в чрезвычайно сложных условиях для испанцев, а затем и для французов, но и должны были одновременно привыкнуть к новому жилому пространству и построить новый язык (ныне креольский гаитянский), построив то, что сейчас называется гаитянской нацией.

Гаитяне первыми на территории Латинской Америки нашли в себе силы освободиться от метрополии (1804 г.), и казалось, что это даст стране-острову преимущество в развитии. Однако французская колониальная администрация оставила такие глубокие шрамы, что первыми жертвами свободного Гаити стали белые, а затем мулаты. А потом и черные гаитяне пережили резню, устроенную против них доминиканским диктатором Рафаэлем Трухильо. 

Так западноевропейская оккупация была заменена американской – сначала военной в 1915 году, а затем политической и экономической. Все это происходит и сегодня, в стране, которая является одной из самых бедных в мире.

Стоит упомянуть и о скандинавских странах, которые сегодня слывут, чуть ли не иконой социал-демократии и обществами с самой широкой социальной и политической терпимостью. Когда и если, вдруг, разговор в этих странах заходит о колониализме, то вам в духе Олафа Шольца скажут – это смешно! А колонии? А что колонии, всё было более, чем невинно – таково мнение скандинавской публики. Но все совсем не так. 

Датско-норвежское государство имело города-укрепления в Гане – Золотом берегу Африки и активно торговало рабами. Рабы, которые восстали, нередко оказывались заключенными в маленькие железные клетки и оставлялись умирать под палящим солнцем. Дания оправдывала свое владение Гренландией тезисом о том, что это благородная миссия – вести гренландцев от первобытного строя к уровню современного мира. Малоизвестна языковая и культурная ассимиляция, которую Дания активно «осваивала» в этом районе, а также помалкивают норвеги и о насильственном переселении населения в прибрежные города.

Жертвой колониальных настроений Норвегии, Швеции и Финляндии стал коренной саамский народ на севере Скандинавского полуострова. Тут, видите ли, профессор медицины, занимавшийся евгеникой, Кристиан Шрайнер (1874 –1957гг.) считал, что саамы «как раса, принадлежат к детству рода человеческого». Он всегда подчеркивал превосходство нордической расы над «примитивной лапоноидной расой». 

/А хохлы-то не знают… (про лапоноидов) /

Саамы никогда не были интегрированы в скандинавские общества не только из-за другого внешнего вида, но и из-за другого языка, культуры и веры (в основном православные христиане).

Глава норвежской делегации на переговорах в Версале в 1919 году Фриц Ведель Ярлсберг предложил, чтобы Норвегия получила одну из бывших немецких колоний в Африке. Небольшую, чтобы не раздражать крупные колониальные державы, такие как Англия, а среднюю – такую, чтобы могла внести вклад в развитие норвежской промышленности и сельского хозяйства. 

Вот собственно, таков гуманизм Норвегии в отношении стран, так называемого Третьего мира. 

_____________________

Подъем западноевропейских колониальных держав имел глобальные политические и экономические последствия. Одной из «жертв» стала Османская империя, многочисленные территории которой со временем были расчленены между Великобританией, Францией и Италией. Французы в конце 19-го и в начале 20 века прибрали Алжир, Тунис и Сирию; британцы – Египет, Палестину, Ирак, а итальянцы – Додеканес, Триполитанию и Киренаику. Предварительные границы, проведенные протекторами на данной территории, оставили постоянную основу для конфликтов между государствами, которым только после Второй мировой войны удалось добиться независимости. Особенно интересен случай Ирана, как одной из немногих неевропейских стран, которым удалось противостоять европейской колонизации. 

В целом, наследницы бывших европейских колониальных держав никогда до конца не сталкивались с «темными пятнами» своего прошлого. Масштабы многих преступлений, совершенных в Африке, Латинской Америке и Азии, никогда не будут до конца поняты, а катастрофические последствия политики метрополий до сих пор ощущаются, и вопрос в том, восстановятся ли они когда-нибудь. Лучшее лекарство от неоколониализма, которое можно использовать в различных формах для народов и государств по всей нашей планете – это вспоминать ужасы колониализма и постоянно писать и читать об этом, потому что, знание – единственный способ противостоять колониализму.