Книга воспоминаний Николая Корнеевича Чуковского (1904-1965) охватывает период с первых лет советской власти до 1959 года. Начну с цитаты, которая определяет основную тему книги:
«Никогда за всю историю нашей страны не было в ней столько чудаков, как в первые годы революции. В эту эпоху великого перелома для множества людей рухнули привычные, издавна установленные нормы морали, мышления, быта, все прежние верования превратились в суеверия. А новое складывалось медленно, и для слишком многих смысл его был еще неясен и чужд. Так после взрыва долго еще стоит в воздухе пыль, медленно оседая, и отдельные пылинки, никак между собою не связанные и ни к чему не прикрепленные, выделывают самые причудливые пируэты. Не знаю, правильно ли мое объяснение, но, как бы то ни было, отрочество мое и юность прошли в окружении множества всяческих чудаков…
Чудачеством в той или иной степени отмечены работы многих деятелей искусств того времени. Разве не сплошным чудачеством было, например, все, что делал и писал Велимир Хлебников, Председатель Земного Шара? Разве весь русский футуризм, возникший перед Первой мировой войной и доживший до середины двадцатых годов, не воспринимался прежде всего как чудачество? Разве мало чудачества было в постановках Мейерхольда? А имажинисты, ничевоки? А художники тех лет — чудачество на чудачестве!..К 1930 году все стало на место, пыль, поднятая взрывом, улеглась, и волна чудачества схлынула».
Рассказывать о книгах мемуарного жанра трудно, потому что всегда существует опасность завязнуть в многочисленных цитатах. А как же без них, если читаешь воспоминания человека, который близко знал практически всех известных литераторов 20-30-х годов?
С детских лет Николай Корнеевич Чуковский вращался в литературных кругах Петербурга, был знаком с Блоком, Гумилёвым, Маяковским и Лилей Брик. Его отец, Корней Иванович Чуковский, вместе с Горьким, Блоком, Гумилёвым, стоял у истоков советской литературы, был одним из её создателей. И если для молодых советских писателей и поэтов Блок и Гумилёв были мэтрами, легендами, то Николай Корнеевич знал их с самого детства.
О Гумилёве:
«Такой он был всегда — прямой, надменный, выспренный, с уродливым черепом, вытянутым вверх, как огурец, с самоуверенным скрипучим голосом и неуверенными, добрыми, слегка косыми глазами. Он вещал, а не говорил, и хотя имел склонность порою тяжеловесно и сложно пошутить, был полностью лишен юмора».«У Николая Степановича была прекрасная черта, — он постоянно внушал всем окружающим, что поэзия — самое главное и самое почетное из всех человеческих дел, а звание поэта выше всех остальных человеческих званий. Слово «поэт» он произносил по-французски «poéte», а не «паэт», как произносили мы, обыкновенные русские люди. В этом отношении дальше его пошел один только Мандельштам, который произносил уже просто: пуэт. Неоднократно слышал я от Гумилева утверждение, что поэт выше всех остальных людей, а акмеист выше всех прочих поэтов. А так как окружающим его было ясно, что он лучший из акмеистов, то нетрудно понять, откуда проистекала у него уверенность в своем превосходстве над всеми».
Интересно описано противостояние Блока и Гумилёва, их неприятие поэзии друг друга: Блок был олицетворением германского направления, Гумилёв же, не признавая его, был приверженцем романского стиля. Так же и все молодые поэты делились на два противоположных лагеря, которые, кстати, не всегда враждовали друг с другом, а старались почерпнуть друг у друга что-нибудь новое.
Подробно рассказано о Доме искусств и его обитателях, о «Серапионовых братьях» - о Льве Лунце и Владимире Познере. Об этом писали и Ольга Форш, и Владислав Ходасевич, и Вениамин Каверин, но и воспоминания Николая Чуковского тоже не будут лишними, тем более, что, на мой взгляд, пишет он яснее, чем Ольга Форш, и добрее, чем Вениамин Каверин.
«История «Серапионовых братьев» примечательна. Это, кажется, единственный в мировой истории литературный кружок, все члены которого, до одного, стали известными писателями. Но выяснилось это только впоследствии. При организации кружка даже сами участники не придавали этому событию слишком большого значения».
Здесь же и история о походе в театр Николая Чуковского с Таней Лариной, которая потом стала сюжетом рассказа Зощенко «Аристократка» - эта история произошла в 1921 году, когда только-только страна перешла от военного коммунизма к нэпу.
Так что можно сказать, что Николай Чуковский стал прототипом сантехника Григория Ивановича из рассказа Зощенко.
О Ходасевиче:
«Ходасевич, с которым я близко познакомился летом 1921 года, поразил меня тем, что он весь был полон традициями русского стиха с его необыкновенным богатством скрытых ритмических ходов и способностью изображать внутреннюю жизнь человека. От него я узнал, что моя юношеская любовь, скажем, к Фету, не является позором, чем-то вроде дурной болезни, которую надо скрывать от окружающих. Любопытно, что к русской прозе Ходасевич относился совершенно так же, как гумилевцы. Он говорил мне:— Идет дождь, и едет поп на тележке. И дождь скучный-скучный, и тележка скучная-скучная, и поп скучный-скучный. Вот и вся русская проза».
Именно Николай Чуковский познакомил Ходасевича с Ниной Берберовой, ставшей его второй женой, с которой он бежал за границу.
«Он уехал за границу из страха перед женой, а не перед Советской властью. С Советской властью он за пять лет отлично сжился и об эмиграции никогда не помышлял. Трудно писать о политических убеждениях человека, который постоянно утверждал, что у него нет никаких политических убеждений. Это утверждение было отчасти правдиво, — он вообще не имел никаких стойких убеждений и постоянен был только в любви к стихам и в своем презрительном скептицизме по отношению ко всему остальному. Но никаких причин враждовать с революцией и с Советской властью он не имел».
Отдельные, очень тёплые главы воспоминаний посвящены Максимилиану Волошину, Осипу Эмильевичу Мандельштаму.
О Мандельштаме:
«Как многие русские поэты первой трети двадцатого столетия, он был лишен величайшего счастья — говорить сложным и мудрым языком подлинной поэзии и в то же время быть народным, быть любимым и понимаемым миллионами русских людей. Это счастье в указанную эпоху оказалось доступным только двум поэтам — Блоку и Маяковскому. Мандельштам был великий русский поэт для узенького интеллигентского круга. Он станет народным только в тот неизбежный час, когда весь народ станет интеллигенцией».
Особые отношения, многолетняя дружба, связывали Николая Чуковского с Евгением Шварцем, который после своего переезда в Петроград некоторое время работал секретарём у Корнея Ивановича Чуковского, а позже стал крёстным отцом дочери Николая Чуковского.
«Шварц был писатель, очень поздно «себя нашедший». Первые десять лет его жизни в литературе заполнены пробами, попытками, мечтами, домашними стишками, редакционной работой. Это была еще не литературная, а прилитературная жизнь — время поисков себя, поисков своего пути в литературу. О том, что путь этот лежит через театр, он долго не догадывался. Он шел ощупью, он искал, почти не пытаясь печататься. Искал он упорно и нервно, скрывая от всех свои поиски. У него была отличная защита своей внутренней жизни от посторонних взглядов — юмор. От всего, по-настоящему его волнующего, он всегда отшучивался. Он казался бодрым шутником, вполне довольным своей долей. А между тем у него была одна мечта — высказать себя в литературе. Ему хотелось передать людям свою радость, свою боль. Он не представлял себе своей жизни вне литературы. Но он слишком уважал и литературу, и себя, чтобы превратиться в литературную букашку, в поденщика. Он хотел быть писателем — в том смысле, в каком понимают это слово в России, — то есть и художником, и учителем, и пророком».
О Фадееве:
«— Какая радость — писать роман! — сказал он. — Месяцами, годами живешь с одними и теми же героями, ждешь, что они сделают дальше, а делают они всегда неожиданное. В разговорах со мной — и с многими другими — он часто жаловался, что должность Генерального секретаря Союза писателей и члена ЦК партии мешает ему писать. Он даже, казалось, завидовал тому, что я, при всем моем житейском неблагополучии, сижу и пишу. Я знал, что жалуется он совершенно искренне, но знал также, что отрава власти, могущества, первенства сидит в нем настолько сильно, что у него никогда не хватит духа от нее отказаться. Знал я и то, что власть его иллюзорна, что для того, чтобы не потерять ее, он должен беспрестанно угадывать волю вышестоящих и выполнять ее наперекор всему, не останавливаясь перед любой несправедливостью и жестокостью».
А ещё в книге приведены интереснейшие и очень трагические истории из жизни Николая Заболоцкого, Юрия Тынянова, Евгения Шварца.
И самое главное – Чуковский ни о ком не написал плохо. В его книге нет ни злости, ни обид, ни сожалений, ни сетований ни на что.
Этот материал ранее был размещён мною на моём канале на Дзене.
Спасибо, что дочитали до конца! Буду рада откликам! Приглашаю подписаться на мой канал!
{"document": [{"text": [{"type": "attachment", "attributes": {"caption": "Обложка книги, взято отсюда: https://www.ozon.ru/product/o-tom-chto-videl-chukovskiy-korney-ivanovich-chukovskiy-korney-ivanovich-1279481433/", "presentation": "gallery"}, "attachment": {"caption": "", "contentType": "image/jpeg", "filename": "scale_1200 - 2025-01-14T204759.910.jpg", "filesize": 17747, "height": 461, "pic_id": 947884, "url": "http://storage.yandexcloud.net/pabliko.files/article_cloud_image/2025/01/14/scale_1200_-_2025-01-14T204759.910.jpeg?X-Amz-Algorithm=AWS4-HMAC-SHA256&X-Amz-Credential=YCAJEsyjwo6hiq7G6SgeBEL-l%2F20250114%2Fru-central1%2Fs3%2Faws4_request&X-Amz-Date=20250114T174906Z&X-Amz-Expires=3600&X-Amz-SignedHeaders=host&X-Amz-Signature=17090e38274eda1ea6d835dfa5b3f6aa9933d43fbe9dd27da10d22f2da899a5a", "width": 301}}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "Книга воспоминаний Николая Корнеевича Чуковского (1904-1965) охватывает период с первых лет советской власти до 1959 года. Начну с цитаты, которая определяет основную тему книги:"}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "«Никогда за всю историю нашей страны не было в ней столько чудаков, как в первые годы революции. \nВ эту эпоху великого перелома для множества людей рухнули привычные, издавна установленные нормы морали, мышления, быта, все прежние верования превратились в суеверия. А новое складывалось медленно, и для слишком многих смысл его был еще неясен и чужд. Так после взрыва долго еще стоит в воздухе пыль, медленно оседая, и отдельные пылинки, никак между собою не связанные и ни к чему не прикрепленные, выделывают самые причудливые пируэты. Не знаю, правильно ли мое объяснение, но, как бы то ни было, отрочество мое и юность прошли в окружении множества всяческих чудаков…\n"}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "Чудачеством в той или иной степени отмечены работы многих деятелей искусств того времени. Разве не сплошным чудачеством было, например, все, что делал и писал Велимир Хлебников, Председатель Земного Шара? Разве весь русский футуризм, возникший перед Первой мировой войной и доживший до середины двадцатых годов, не воспринимался прежде всего как чудачество? Разве мало чудачества было в постановках Мейерхольда? А имажинисты, ничевоки? А художники тех лет — чудачество на чудачестве!.."}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "К 1930 году все стало на место, пыль, поднятая взрывом, улеглась, и волна чудачества схлынула»."}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "Рассказывать о книгах мемуарного жанра трудно, потому что всегда существует опасность завязнуть в многочисленных цитатах. А как же без них, если читаешь воспоминания человека, который близко знал практически всех известных литераторов 20-30-х годов?"}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "С детских лет Николай Корнеевич Чуковский вращался в литературных кругах Петербурга, был знаком с Блоком, Гумилёвым, Маяковским и Лилей Брик. Его отец, Корней Иванович Чуковский, вместе с Горьким, Блоком, Гумилёвым, стоял у истоков советской литературы, был одним из её создателей. И если для молодых советских писателей и поэтов Блок и Гумилёв были мэтрами, легендами, то Николай Корнеевич знал их с самого детства."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "О Гумилёве:"}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "«Такой он был всегда — прямой, надменный, выспренный, с уродливым черепом, вытянутым вверх, как огурец, с самоуверенным скрипучим голосом и неуверенными, добрыми, слегка косыми глазами. Он вещал, а не говорил, и хотя имел склонность порою тяжеловесно и сложно пошутить, был полностью лишен юмора»."}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "«У Николая Степановича была прекрасная черта, — он постоянно внушал всем окружающим, что поэзия — самое главное и самое почетное из всех человеческих дел, а звание поэта выше всех остальных человеческих званий. Слово «поэт» он произносил по-французски «poéte», а не «паэт», как произносили мы, обыкновенные русские люди. В этом отношении дальше его пошел один только Мандельштам, который произносил уже просто: пуэт. Неоднократно слышал я от Гумилева утверждение, что поэт выше всех остальных людей, а акмеист выше всех прочих поэтов. А так как окружающим его было ясно, что он лучший из акмеистов, то нетрудно понять, откуда проистекала у него уверенность в своем превосходстве над всеми»."}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "Интересно описано противостояние Блока и Гумилёва, их неприятие поэзии друг друга: Блок был олицетворением германского направления, Гумилёв же, не признавая его, был приверженцем романского стиля. Так же и все молодые поэты делились на два противоположных лагеря, которые, кстати, не всегда враждовали друг с другом, а старались почерпнуть друг у друга что-нибудь новое."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "Подробно рассказано о Доме искусств и его обитателях, о «Серапионовых братьях» - о Льве Лунце и Владимире Познере. Об этом писали и Ольга Форш, и Владислав Ходасевич, и Вениамин Каверин, но и воспоминания Николая Чуковского тоже не будут лишними, тем более, что, на мой взгляд, пишет он яснее, чем Ольга Форш, и добрее, чем Вениамин Каверин."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "«История «Серапионовых братьев» примечательна. Это, кажется, единственный в мировой истории литературный кружок, все члены которого, до одного, стали известными писателями. Но выяснилось это только впоследствии. При организации кружка даже сами участники не придавали этому событию слишком большого значения»."}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "Здесь же и история о походе в театр Николая Чуковского с Таней Лариной, которая потом стала сюжетом рассказа Зощенко «Аристократка» - эта история произошла в 1921 году, когда только-только страна перешла от военного коммунизма к нэпу."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "Так что можно сказать, что Николай Чуковский стал прототипом сантехника Григория Ивановича из рассказа Зощенко."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "О Ходасевиче:"}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "«Ходасевич, с которым я близко познакомился летом 1921 года, поразил меня тем, что он весь был полон традициями русского стиха с его необыкновенным богатством скрытых ритмических ходов и способностью изображать внутреннюю жизнь человека. От него я узнал, что моя юношеская любовь, скажем, к Фету, не является позором, чем-то вроде дурной болезни, которую надо скрывать от окружающих. \nЛюбопытно, что к русской прозе Ходасевич относился совершенно так же, как гумилевцы. Он говорил мне:"}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "— Идет дождь, и едет поп на тележке. И дождь скучный-скучный, и тележка скучная-скучная, и поп скучный-скучный. Вот и вся русская проза»."}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "Именно Николай Чуковский познакомил Ходасевича с Ниной Берберовой, ставшей его второй женой, с которой он бежал за границу."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "«Он уехал за границу из страха перед женой, а не перед Советской властью. С Советской властью он за пять лет отлично сжился и об эмиграции никогда не помышлял. \nТрудно писать о политических убеждениях человека, который постоянно утверждал, что у него нет никаких политических убеждений. Это утверждение было отчасти правдиво, — он вообще не имел никаких стойких убеждений и постоянен был только в любви к стихам и в своем презрительном скептицизме по отношению ко всему остальному. Но никаких причин враждовать с революцией и с Советской властью он не имел»."}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "Отдельные, очень тёплые главы воспоминаний посвящены Максимилиану Волошину, Осипу Эмильевичу Мандельштаму."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "О Мандельштаме:"}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "«Как многие русские поэты первой трети двадцатого столетия, он был лишен величайшего счастья — говорить сложным и мудрым языком подлинной поэзии и в то же время быть народным, быть любимым и понимаемым миллионами русских людей. Это счастье в указанную эпоху оказалось доступным только двум поэтам — Блоку и Маяковскому. Мандельштам был великий русский поэт для узенького интеллигентского круга. Он станет народным только в тот неизбежный час, когда весь народ станет интеллигенцией»."}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "Особые отношения, многолетняя дружба, связывали Николая Чуковского с Евгением Шварцем, который после своего переезда в Петроград некоторое время работал секретарём у Корнея Ивановича Чуковского, а позже стал крёстным отцом дочери Николая Чуковского."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "«Шварц был писатель, очень поздно «себя нашедший». Первые десять лет его жизни в литературе заполнены пробами, попытками, мечтами, домашними стишками, редакционной работой. Это была еще не литературная, а прилитературная жизнь — время поисков себя, поисков своего пути в литературу. О том, что путь этот лежит через театр, он долго не догадывался. Он шел ощупью, он искал, почти не пытаясь печататься. Искал он упорно и нервно, скрывая от всех свои поиски. У него была отличная защита своей внутренней жизни от посторонних взглядов — юмор. От всего, по-настоящему его волнующего, он всегда отшучивался. Он казался бодрым шутником, вполне довольным своей долей. А между тем у него была одна мечта — высказать себя в литературе. Ему хотелось передать людям свою радость, свою боль. Он не представлял себе своей жизни вне литературы. Но он слишком уважал и литературу, и себя, чтобы превратиться в литературную букашку, в поденщика. Он хотел быть писателем — в том смысле, в каком понимают это слово в России, — то есть и художником, и учителем, и пророком»."}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "О Фадееве:"}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "«— Какая радость — писать роман! — сказал он. — Месяцами, годами живешь с одними и теми же героями, ждешь, что они сделают дальше, а делают они всегда неожиданное. "}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "В разговорах со мной — и с многими другими — он часто жаловался, что должность Генерального секретаря Союза писателей и члена ЦК партии мешает ему писать. Он даже, казалось, завидовал тому, что я, при всем моем житейском неблагополучии, сижу и пишу. Я знал, что жалуется он совершенно искренне, но знал также, что отрава власти, могущества, первенства сидит в нем настолько сильно, что у него никогда не хватит духа от нее отказаться. Знал я и то, что власть его иллюзорна, что для того, чтобы не потерять ее, он должен беспрестанно угадывать волю вышестоящих и выполнять ее наперекор всему, не останавливаясь перед любой несправедливостью и жестокостью»."}], "attributes": ["quote"]}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "А ещё в книге приведены интереснейшие и очень трагические истории из жизни Николая Заболоцкого, Юрия Тынянова, Евгения Шварца."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "И самое главное – Чуковский ни о ком не написал плохо. В его книге нет ни злости, ни обид, ни сожалений, ни сетований ни на что."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "Прочитать книгу можно "}, {"type": "string", "attributes": {"href": "https://libcat.ru/knigi/dokumentalnye-knigi/biografii-i-memuary/143111-nikolaj-chukovskij-o-tom-chto-videl-vospominaniya-pisma.html#text"}, "string": "здесь"}, {"type": "string", "attributes": {}, "string": "."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {}, "string": "Этот материал ранее был размещён мною на "}, {"type": "string", "attributes": {"href": "https://dzen.ru/a/Za1bQxxzlxFWEOur"}, "string": "моём канале "}, {"type": "string", "attributes": {}, "string": "на Дзене."}], "attributes": []}, {"text": [{"type": "string", "attributes": {"bold": true, "italic": true}, "string": "Спасибо, что дочитали до конца! Буду рада откликам! Приглашаю подписаться на мой канал!"}], "attributes": []}], "selectedRange": [8975, 8975]}
Комментарии 16