3
ЛИДЕРЫ – НА ВТОРОМ ПЛАНЕ или САМЫЙ ЗАУРЯДНЫЙ УЧЕБНЫЙ ГОД | Паблико
Елена Сычёва
6 подписчики

ЛИДЕРЫ – НА ВТОРОМ ПЛАНЕ или САМЫЙ ЗАУРЯДНЫЙ УЧЕБНЫЙ ГОД


24 сен 2022 · 16:22    



Фото из открытых источников


Школьный роман

КНИГА 1. ЛЕТО

Часть 2. Июль-6

Начало

Предыдущая часть

Наконец девочки пришли. Руслана нажала кнопку звонка, и дверь в тот же миг распахнулась, словно кто-то ждал в прихожей.

– Валер, ну хоть ты скажи! – попросила Эля. – Ну в чем дело?

– Сейчас увидишь, – таинственно пообещал Валера и, отходя от двери, чтобы пропустить девчонок, споткнулся о чью-то туфлю.

Эля обратила внимание на то, что на полу в прихожей стоит множество мужской обуви: кроссовки, спортивные тапочки, легкие летние туфли… Девочка насторожилась. Таню тоже слегка смутило столь многочисленное мужское общество в Валеркиной квартире, но Руслана сбросила босоножки, и, как ни в чем не бывало, открыла дверь Валеркиной комнаты, отчего в прихожей сразу же запахло чем-то резким. Из комнаты вышел Игорь Алексеевич.

– Ты чего стоишь? – с деланным возмущением спросил он. – Мы, понимаешь, как Деды Морозы, принесли ценный подарок, ждем восторгов, а тебя все нет!

Эля несмело подошла к двери Валериной комнаты, за которой приглушенно гудели мужские голоса, но Игорь Алексеевич вдруг остановил девочку.

– Погоди, повернись спиной вперед, а я тебя поведу. Я скажу, когда можно будет посмотреть. Только, чур, не оборачивайся!

Что же они тут затеяли?!. Однако Эля согласно кивнула и медленно пошла спиной вперед, настороженно глядя на непонятно чем довольного учителя.

– Иди… иди… иди… – приговаривал Игорь Алексеевич, держа девочку за плечи.

Эля слышала чье-то перешептывание, короткое Танино «ой!», озорное попискивание Русланы. Судя по всему, резкий запах лака или краски исходил именно от сюрприза. Что же тут такое?..

– Занавес снимаем! – торжественно объявил Игорь Алексеевич, быстро разворачивая Элю на сто восемьдесят градусов.

Эля ойкнула от этого стремительного движения и онемела, увидев свое пианино. Старинный инструмент словно помолодел, покрытый свежим лаком; сверкали тонкие узоры инкрустации; сияли подсвечники, на которых стояли красивые витые свечи. Откуда оно здесь?!.

– Ты хоть порадуйся! – затормошила ее подлетевшая Руслана.

– Я радуюсь… – дрогнувшим голосом проговорила Эля и взглянула на присутствующих.

– Будешь теперь Толика к классике приобщать! – подмигнул Юрка, бывший сосед.

– Не спорю, – улыбнулся Толя и двинулся к выходу.

– Я в последний момент подоспел – с машины снимать, наверх тащить… еще там мужики из нашего подъезда помогли, – весело сказал Толин отчим. – Я тут уже Валерку отругал: не могли сказать раньше? Мы бы и там помогли. Чего пацанам раньше времени надрываться? Успеют еще спины попортить тяжестями.

– Хоть засну теперь спокойно… Пошли, – доцент Славгородский обхватил за плечи дочь и соседа Сашку и тоже подтолкнул к двери.

Вышли Игорь Алексеевич и немолодой, очень похожий на него человек (сразу ясно – отец), вышел еще один немолодой незнакомец, сказав непонятно: «Действительно, Золушка». Как-то незаметно исчез Володька Янченко, Эля не успела ни поздороваться, ни попрощаться с ним.

Лохматый небритый парень подошел к ней.

– Сейчас не прикасайся к нему, пусть лак сохнет. Завтра к вечеру должен высохнуть. А еще лучше – потерпи по послезавтра. Лак лег очень хорошо, а если нечаянно тронешь, где недосохший, пятна от пальцев останутся.

– Подожду, – послушно прошептала Эля.

Опять все было как во сне. Так не могло быть! Просто не могло! Зачем чужим людям тащить ее пианино по двум лестницам, предварительно уговорив мачеху отдать его? Однако пианино – вот оно… Странно, что она вообще его отдала, – это при ее постоянном желании на любой мелочи сшибить хоть копейку. А это все-таки не мелочь… Неужели отец ничего ей не сказал? Или он сам не особенно верил, что это очень дорогой инструмент?.. Возможно и не верил. Как-то слишком уж пренебрежительно однажды ответил он маминой маме, когда та назвала пианино «просто необыкновенным» и попросила беречь его: «Да вас послушать – у вас все необыкновенное». Это было давно, Эля была еще маленькой, и мама была еще жива, только уже болела, и бабушка… Может, ему просто нравилось хоть в чем-то поперечить бабушке? Все-таки он, наверное, чувствовал разницу между интеллигенцией в неизвестно каком у мамы с бабушкой и своем первом поколении (может, потому так легко он сам расстался с искусством). Но не оценить дорогой старинный инструмент – это для музыканта, хоть и бывшего, уже непростительно… Тем не менее, хорошо, что не оценил…

– Выйди отсюда, – посоветовал Валера, заглянув в комнату (он уже проводил гостей). – А то лака нанюхаешься, голова болеть будет.

Она вышла, и Валера плотно затворил дверь.

– Тоже теперь засну спокойно, – улыбнулся он. – Мы все так волновались: вдруг не получится?

– Как же они его отдали?

– А они и не отдали! Они его продали.

– За сколько? – Эля с ужасом посмотрела на Валеру.

– За сотню с небольшим. Думаешь, эти облезлые дрова дороже стоят?

– Это же «Штайнвег»! – возмутилась Эля. – Одна из лучших…

Валера захохотал, и Эля остановилась на полуслове.

– Вот-вот! Если бы Русланка, ослица, успела объяснить это твоей мачехе, пианино твое здесь не стояло бы!

– Ой… – Эля прижала к губам ладони.

До нее только сейчас дошло, что было бы, если бы мачеха знала цену инструменту. Да она никого к нему не подпустила бы, и сама каждый день проверяла бы: не завелась ли моль в оклеенных войлоком молоточках и демпферах? И долгоносиков каких-нибудь лично гоняла бы, чтобы дерево не поточили. Как хорошо, что она не препятствовала «музицированию» своих драгоценных «Антош», которые выколачивали в четыре руки неизвестно где и когда выученный «Собачий вальс»! Эля в такие минуты с плачем отпихивала их от маминого инструмента – он был для нее другом, живым, он существовал для того, чтобы на нем играли прекрасную музыку, а не какую-то ерунду! «Антоши» поднимали крик, а мачеха называла ее жадиной, жмотиной, которая «какую-то деревяшку» жалеет для «маленьких» … Странно – им «Собачий вальс» можно было играть, хоть целый день, а Эле серьезные произведения (мачеха все их называла одним словом – «песни») нельзя. «Деревяшка»? Ладно, пусть! Теперь эта бесценная «деревяшка» снова рядом!.. И что отец его не особенно ценил – тоже в данном случае на руку… Хотя кто бы ценил? Мальчик из «рабочей слободки», как продолжают по старинке называть промышленные районы, попал в духовой оркестр в заводском клубе (родители пристроили, «чтобы по улице не шлындал»), учитель усмотрел талант, порекомендовал учиться дальше… Он выучился, да. Вроде уже и окружение другое появилось. На девочке из интеллигентной семьи он-то женился, но вот требования этой семьи ему были в тягость, потому и не особенно он вникал в семейную историю (он это называл «тещиными зашизовками», а бабушку, пытавшуюся рассказать ему о ком-то, обрывал презрительным «да вас послушать!»). А в этой семейной истории, между прочим, нашлось место и весьма известным деятелям культуры, а у них, в свою очередь, и инструменты были соответствующие – не нынешний ширпотреб… А после маминой смерти все эти бабушкины попытки передать семейную историю вместе с реликвиями прекратились – отец все чаще возвращался пьяным. Может, на чисто генетическом уровне он просто не мог иначе переживать смерть близкого человека – в «рабочих слободках», говорят, по-другому и не бывает. А бабушка смотрела на него и заранее оплакивала Элину сиротскую судьбу. Ей еще повезло, что она не дожила до появления у единственной внучки новой «мамы», которая, правда, быстро установила для почти спившегося отца «сухой» закон, но отец, вернувшийся к трезвой жизни, и в дальнейшем смотрел на все исключительно ее глазами, только попросил позволить Эле окончить музыкальную школу. Почему? Кстати, непонятно. В память о маме? Или побоялся скандала, который могли устроить учителя музыкальной школы, настаивавшие на дальнейшем обучении Эли именно в качестве пианистки – не хорового дирижера и не музыковеда. Они, хоть и неофициально, присматривали за Элиной семьей, держали под контролем Элино профессиональное развитие, и мачеха, хоть и бесилась, была вынуждена отпускать девочку даже в другие города. Волшебным действием обладал повторяющийся время от времени монолог Анастасии Павловны: «Непонятно, почему вы до сих пор не отдали в ее в интернат? При Московской консерватории. С десяти лет можно было. Да, наверное, и сейчас можно. Ну, если вам некогда с бумагами возиться, давайте школа походатайствует – все-таки музыканты такого уровня на улице на каждом шагу не валяются. Тем более девочка – сирота». И мачеха всякий раз сдавалась, правда, злобно прокричав молодой женщине, что лишних денег на чьи-то там разъезды у нее нет, после чего Анастасия Павловна кротко отвечала, что у нее денег хватит, а муж, в добрый час, у нее – Человек… Зато потом мачеха, которой не нравилось это подчеркивание «Человек», долго орала (ор этот адресовался, естественно, Эле), что по словам Анастасии Павловны выходит, будто они с отцом – не люди?.. И почему это учительница называет Элю сиротой? И отец есть, и мать (пусть неродная)!.. А может, она завидовала Эле, которая, даже будучи заваленной домашними делами, продолжала делать успехи в музыкальной школе, да и в общеобразовательной, хоть и не была отличницей, все же училась гораздо лучше, чем ее двойняшки… Кажется, она даже тому случаю в апреле порадовалась… Эля с отвращением передернула плечами, нечаянно вспомнив события последних учебных месяцев, но тут же вернулась к сиюминутному чуду. Просто не верится! Валера и Русланкин папа действительно кость отняли – причем, даже не у собаки, а у постоянно голодной тигрицы, из самых зубов.

– Валерочка, спасибо!.. Всю жизнь в долгу буду!.. Я для тебя все, что угодно, сделаю!.. – со слезами на глазах воскликнула девочка.

– Все, что угодно? – переспросил Валера.

Эля поняла, что ее поймали на слове. Собрав все свое мужество, она кивнула, надеясь, что Валеркины желания будут в пределах разумного.

– Выходи за меня замуж. А это, будем считать, – свадебный подарок… ну, немного заранее, – Валеркин голос прозвучал так буднично, словно мальчишка сообщал, что на улице тепло или, наоборот, похолодало.

– Да ну… что ты… – пролепетала она. – Я тебе благодарна… всем вам… но это…

– Если бы ты умерла, я бы тоже умер. Я родителям так и сказал, – Валерка перевел взгляд на стенку и тронул пальцем какое-то крошечное, едва заметное пятнышко на обоях.

– С ума сошел?! – испуганно воскликнула Эля.

Валера пожал плечами.

– Почему? Что ненормального в том, что парень полюбил девчонку? Что не в двадцать лет, а немного раньше? Без разрешения директора школы? Ну, тут правил нет!.. Родители, кстати, меня поняли и к моим чувствам отнеслись с уважением. Извини… неприятная для тебя тема… но и ты не первая девчонка, с которой несчастье случилось, и я не первый парень, который от нее в такой ситуации не отказывается… Тем более не сейчас же мы поженимся, а не раньше, чем в восемнадцать.

Ну, как на такое реагировать? Свихнулся – других вариантов нет!.. Но, даже если и влюбился, родители не позволят ему жениться на ней. Одно дело – чисто по-человечески пожалеть, приютить на время, с работой помочь – тем более, место было свободное, и к этой работе Эля была готова, никого ради нее не уволили, и никто не скажет, что концертмейстер косорукий… Но принять в свою семью - это совсем другое. Нет, зря Валерка надеется... И в то же время не хочется обижать его. Хороший мальчишка! И столько уже сделал для нее! И от этого опасения обидеть Валеру она не возражала, когда он присел на полку для обуви, притянул Элю к себе на колени и поцеловал. 

Продолжение следует 



Фото из открытых источников


Школьный роман

КНИГА 1. ЛЕТО

Часть 2. Июль-6

Начало

Предыдущая часть

Наконец девочки пришли. Руслана нажала кнопку звонка, и дверь в тот же миг распахнулась, словно кто-то ждал в прихожей.

– Валер, ну хоть ты скажи! – попросила Эля. – Ну в чем дело?

– Сейчас увидишь, – таинственно пообещал Валера и, отходя от двери, чтобы пропустить девчонок, споткнулся о чью-то туфлю.

Эля обратила внимание на то, что на полу в прихожей стоит множество мужской обуви: кроссовки, спортивные тапочки, легкие летние туфли… Девочка насторожилась. Таню тоже слегка смутило столь многочисленное мужское общество в Валеркиной квартире, но Руслана сбросила босоножки, и, как ни в чем не бывало, открыла дверь Валеркиной комнаты, отчего в прихожей сразу же запахло чем-то резким. Из комнаты вышел Игорь Алексеевич.

– Ты чего стоишь? – с деланным возмущением спросил он. – Мы, понимаешь, как Деды Морозы, принесли ценный подарок, ждем восторгов, а тебя все нет!

Эля несмело подошла к двери Валериной комнаты, за которой приглушенно гудели мужские голоса, но Игорь Алексеевич вдруг остановил девочку.

– Погоди, повернись спиной вперед, а я тебя поведу. Я скажу, когда можно будет посмотреть. Только, чур, не оборачивайся!

Что же они тут затеяли?!. Однако Эля согласно кивнула и медленно пошла спиной вперед, настороженно глядя на непонятно чем довольного учителя.

– Иди… иди… иди… – приговаривал Игорь Алексеевич, держа девочку за плечи.

Эля слышала чье-то перешептывание, короткое Танино «ой!», озорное попискивание Русланы. Судя по всему, резкий запах лака или краски исходил именно от сюрприза. Что же тут такое?..

– Занавес снимаем! – торжественно объявил Игорь Алексеевич, быстро разворачивая Элю на сто восемьдесят градусов.

Эля ойкнула от этого стремительного движения и онемела, увидев свое пианино. Старинный инструмент словно помолодел, покрытый свежим лаком; сверкали тонкие узоры инкрустации; сияли подсвечники, на которых стояли красивые витые свечи. Откуда оно здесь?!.

– Ты хоть порадуйся! – затормошила ее подлетевшая Руслана.

– Я радуюсь… – дрогнувшим голосом проговорила Эля и взглянула на присутствующих.

– Будешь теперь Толика к классике приобщать! – подмигнул Юрка, бывший сосед.

– Не спорю, – улыбнулся Толя и двинулся к выходу.

– Я в последний момент подоспел – с машины снимать, наверх тащить… еще там мужики из нашего подъезда помогли, – весело сказал Толин отчим. – Я тут уже Валерку отругал: не могли сказать раньше? Мы бы и там помогли. Чего пацанам раньше времени надрываться? Успеют еще спины попортить тяжестями.

– Хоть засну теперь спокойно… Пошли, – доцент Славгородский обхватил за плечи дочь и соседа Сашку и тоже подтолкнул к двери.

Вышли Игорь Алексеевич и немолодой, очень похожий на него человек (сразу ясно – отец), вышел еще один немолодой незнакомец, сказав непонятно: «Действительно, Золушка». Как-то незаметно исчез Володька Янченко, Эля не успела ни поздороваться, ни попрощаться с ним.

Лохматый небритый парень подошел к ней.

– Сейчас не прикасайся к нему, пусть лак сохнет. Завтра к вечеру должен высохнуть. А еще лучше – потерпи по послезавтра. Лак лег очень хорошо, а если нечаянно тронешь, где недосохший, пятна от пальцев останутся.

– Подожду, – послушно прошептала Эля.

Опять все было как во сне. Так не могло быть! Просто не могло! Зачем чужим людям тащить ее пианино по двум лестницам, предварительно уговорив мачеху отдать его? Однако пианино – вот оно… Странно, что она вообще его отдала, – это при ее постоянном желании на любой мелочи сшибить хоть копейку. А это все-таки не мелочь… Неужели отец ничего ей не сказал? Или он сам не особенно верил, что это очень дорогой инструмент?.. Возможно и не верил. Как-то слишком уж пренебрежительно однажды ответил он маминой маме, когда та назвала пианино «просто необыкновенным» и попросила беречь его: «Да вас послушать – у вас все необыкновенное». Это было давно, Эля была еще маленькой, и мама была еще жива, только уже болела, и бабушка… Может, ему просто нравилось хоть в чем-то поперечить бабушке? Все-таки он, наверное, чувствовал разницу между интеллигенцией в неизвестно каком у мамы с бабушкой и своем первом поколении (может, потому так легко он сам расстался с искусством). Но не оценить дорогой старинный инструмент – это для музыканта, хоть и бывшего, уже непростительно… Тем не менее, хорошо, что не оценил…

– Выйди отсюда, – посоветовал Валера, заглянув в комнату (он уже проводил гостей). – А то лака нанюхаешься, голова болеть будет.

Она вышла, и Валера плотно затворил дверь.

– Тоже теперь засну спокойно, – улыбнулся он. – Мы все так волновались: вдруг не получится?

– Как же они его отдали?

– А они и не отдали! Они его продали.

– За сколько? – Эля с ужасом посмотрела на Валеру.

– За сотню с небольшим. Думаешь, эти облезлые дрова дороже стоят?

– Это же «Штайнвег»! – возмутилась Эля. – Одна из лучших…

Валера захохотал, и Эля остановилась на полуслове.

– Вот-вот! Если бы Русланка, ослица, успела объяснить это твоей мачехе, пианино твое здесь не стояло бы!

– Ой… – Эля прижала к губам ладони.

До нее только сейчас дошло, что было бы, если бы мачеха знала цену инструменту. Да она никого к нему не подпустила бы, и сама каждый день проверяла бы: не завелась ли моль в оклеенных войлоком молоточках и демпферах? И долгоносиков каких-нибудь лично гоняла бы, чтобы дерево не поточили. Как хорошо, что она не препятствовала «музицированию» своих драгоценных «Антош», которые выколачивали в четыре руки неизвестно где и когда выученный «Собачий вальс»! Эля в такие минуты с плачем отпихивала их от маминого инструмента – он был для нее другом, живым, он существовал для того, чтобы на нем играли прекрасную музыку, а не какую-то ерунду! «Антоши» поднимали крик, а мачеха называла ее жадиной, жмотиной, которая «какую-то деревяшку» жалеет для «маленьких» … Странно – им «Собачий вальс» можно было играть, хоть целый день, а Эле серьезные произведения (мачеха все их называла одним словом – «песни») нельзя. «Деревяшка»? Ладно, пусть! Теперь эта бесценная «деревяшка» снова рядом!.. И что отец его не особенно ценил – тоже в данном случае на руку… Хотя кто бы ценил? Мальчик из «рабочей слободки», как продолжают по старинке называть промышленные районы, попал в духовой оркестр в заводском клубе (родители пристроили, «чтобы по улице не шлындал»), учитель усмотрел талант, порекомендовал учиться дальше… Он выучился, да. Вроде уже и окружение другое появилось. На девочке из интеллигентной семьи он-то женился, но вот требования этой семьи ему были в тягость, потому и не особенно он вникал в семейную историю (он это называл «тещиными зашизовками», а бабушку, пытавшуюся рассказать ему о ком-то, обрывал презрительным «да вас послушать!»). А в этой семейной истории, между прочим, нашлось место и весьма известным деятелям культуры, а у них, в свою очередь, и инструменты были соответствующие – не нынешний ширпотреб… А после маминой смерти все эти бабушкины попытки передать семейную историю вместе с реликвиями прекратились – отец все чаще возвращался пьяным. Может, на чисто генетическом уровне он просто не мог иначе переживать смерть близкого человека – в «рабочих слободках», говорят, по-другому и не бывает. А бабушка смотрела на него и заранее оплакивала Элину сиротскую судьбу. Ей еще повезло, что она не дожила до появления у единственной внучки новой «мамы», которая, правда, быстро установила для почти спившегося отца «сухой» закон, но отец, вернувшийся к трезвой жизни, и в дальнейшем смотрел на все исключительно ее глазами, только попросил позволить Эле окончить музыкальную школу. Почему? Кстати, непонятно. В память о маме? Или побоялся скандала, который могли устроить учителя музыкальной школы, настаивавшие на дальнейшем обучении Эли именно в качестве пианистки – не хорового дирижера и не музыковеда. Они, хоть и неофициально, присматривали за Элиной семьей, держали под контролем Элино профессиональное развитие, и мачеха, хоть и бесилась, была вынуждена отпускать девочку даже в другие города. Волшебным действием обладал повторяющийся время от времени монолог Анастасии Павловны: «Непонятно, почему вы до сих пор не отдали в ее в интернат? При Московской консерватории. С десяти лет можно было. Да, наверное, и сейчас можно. Ну, если вам некогда с бумагами возиться, давайте школа походатайствует – все-таки музыканты такого уровня на улице на каждом шагу не валяются. Тем более девочка – сирота». И мачеха всякий раз сдавалась, правда, злобно прокричав молодой женщине, что лишних денег на чьи-то там разъезды у нее нет, после чего Анастасия Павловна кротко отвечала, что у нее денег хватит, а муж, в добрый час, у нее – Человек… Зато потом мачеха, которой не нравилось это подчеркивание «Человек», долго орала (ор этот адресовался, естественно, Эле), что по словам Анастасии Павловны выходит, будто они с отцом – не люди?.. И почему это учительница называет Элю сиротой? И отец есть, и мать (пусть неродная)!.. А может, она завидовала Эле, которая, даже будучи заваленной домашними делами, продолжала делать успехи в музыкальной школе, да и в общеобразовательной, хоть и не была отличницей, все же училась гораздо лучше, чем ее двойняшки… Кажется, она даже тому случаю в апреле порадовалась… Эля с отвращением передернула плечами, нечаянно вспомнив события последних учебных месяцев, но тут же вернулась к сиюминутному чуду. Просто не верится! Валера и Русланкин папа действительно кость отняли – причем, даже не у собаки, а у постоянно голодной тигрицы, из самых зубов.

– Валерочка, спасибо!.. Всю жизнь в долгу буду!.. Я для тебя все, что угодно, сделаю!.. – со слезами на глазах воскликнула девочка.

– Все, что угодно? – переспросил Валера.

Эля поняла, что ее поймали на слове. Собрав все свое мужество, она кивнула, надеясь, что Валеркины желания будут в пределах разумного.

– Выходи за меня замуж. А это, будем считать, – свадебный подарок… ну, немного заранее, – Валеркин голос прозвучал так буднично, словно мальчишка сообщал, что на улице тепло или, наоборот, похолодало.

– Да ну… что ты… – пролепетала она. – Я тебе благодарна… всем вам… но это…

– Если бы ты умерла, я бы тоже умер. Я родителям так и сказал, – Валерка перевел взгляд на стенку и тронул пальцем какое-то крошечное, едва заметное пятнышко на обоях.

– С ума сошел?! – испуганно воскликнула Эля.

Валера пожал плечами.

– Почему? Что ненормального в том, что парень полюбил девчонку? Что не в двадцать лет, а немного раньше? Без разрешения директора школы? Ну, тут правил нет!.. Родители, кстати, меня поняли и к моим чувствам отнеслись с уважением. Извини… неприятная для тебя тема… но и ты не первая девчонка, с которой несчастье случилось, и я не первый парень, который от нее в такой ситуации не отказывается… Тем более не сейчас же мы поженимся, а не раньше, чем в восемнадцать.

Ну, как на такое реагировать? Свихнулся – других вариантов нет!.. Но, даже если и влюбился, родители не позволят ему жениться на ней. Одно дело – чисто по-человечески пожалеть, приютить на время, с работой помочь – тем более, место было свободное, и к этой работе Эля была готова, никого ради нее не уволили, и никто не скажет, что концертмейстер косорукий… Но принять в свою семью - это совсем другое. Нет, зря Валерка надеется... И в то же время не хочется обижать его. Хороший мальчишка! И столько уже сделал для нее! И от этого опасения обидеть Валеру она не возражала, когда он присел на полку для обуви, притянул Элю к себе на колени и поцеловал. 

Продолжение следует 
пианино штайнвег музыкальная школа
Читайте также

Комментарии 0

Войдите для комментирования
НОВОСТИ ПОИСК РЕКОМЕНД. НОВОЕ ЛУЧШЕЕ ПОДПИСКИ